Весна-май и Бумажный слонёнок

В школе всегда весело и шумно, особенно весной, когда только-только начинает прибывать день, небо светлеет, от снега освобождается асфальт и земля становится склизкой и ароматной, испаряющей запахи позавчерашнего года, а на ветках деревьев, как светлячки отчаянно неонового цвета, пробиваются первые малюсенькие листочки. Всё это природное оживление сказывается и на всей школьной братии. И суета по поводу ВПР, ОГЭ, ЕГЭ никаким образом не может остановить лавину ребячьей энергии, которая сплошным потоком так и льётся и, без разбора, направления, вопреки всем родительским и преподавательским ожиданиям обрушивается на альма-матер. Звонкий смех, кувырки через стулья и парты, смайлики на доске, проезд на «пятой точке» по коридору, макияж и наклеенные татушки, черкание по полу чёрными подошвами – вся чехарда, тщательно скрывавшаяся в предыдущих четвертях, словно ведьмовская майская оргия, вскипающая на горе, теперь ежедневно в школе.

И среди всего этого апокалипсиса сижу я и наблюдаю с накатившей неизвестно откуда апатией и скукой, толи из-за несбывшихся ожиданий по поводу результатов учёбы («Завалить математику! Это как у тебя получилось?! В семье, где все этот предмет обожают?» – звучит в моей голове голос недовольно удивлённой мамы), толи от неги в мышцах от постоянных утренних заплывов в бассейне, то ли от щемящего желания покинуть этот школьный балаган и вкусить запах, свет, вкус весеннего дня, который за окном, а я за партой…

- Детский конкурс «Бумажный Слонёнок» проводится впервые, тебе точно нужно попробовать, у тебя есть шансы, - я выныриваю из своих мыслей и вижу перед собой моего учителя по литературе и виновника моих пятёрок по предмету, но не по математике, конечно. Это он сделал открытие, что рой мыслей – весенний хаос - можно облачить в письмена. И это он серьезно? На заказ? Это просто, если рвётся душа наружу, и уже не остановишь, а вот так …на конкурс! Нет, не р е а л ь н о. Не плохо, конечно, было бы заморочится над фэнтази: летний детский лагерь, трое, оказавшихся в потустороннем мире, с вампирами, суперспособностями, спасающих либо одного героя, либо целую галактику. Нет! Надо круче, в стиле японских комиксов – я же еще и рисую.

Буря эмоций заставила отсутствовать меня на ближайших уроках и даже на вечерней прогулке. Первый лист, второй – в мусор, третий, другой сюжет, ещё один – в печку, Саймон-Льежа-Мартин – всё не то. Руки мои бросили и карандаш, и «мышку»…дни летели, мысли путались, идеи вспыхивали и затухали.

Вдруг лист белой бумаги стал складываться, и передо мной возник Бумажный слонёнок. Оригами. Он был объемный, угловатый, немного смущенный, грустно трогательный. Мотнув головой, он указал хоботом дорогу в весенний лес, и я, забыв о всех сюжетах, пошла за ним, туда, куда звал меня он, не произнося ни слова.

Кто эта женщина? Она улыбается мне, и я понимаю, это - моя бабушка. – Спроси о весне, о мае, что она скажет, – безмолвно молвил Бумажный Слонёнок. Бабушка обняла меня, как будто уже знала, что я хочу у нее спросить. И начала свой рассказ…

До школы я жила с прабабушкой и прадедушкой в маленьком домике-землянке, он был наполовину в земле, и в нем было сыро и холодно. Весной дом затопило полностью, и нас переселили в Настоящий Теплый Сухой Бревенчатый Дом – раньше там были конюшни. Нам дали две комнаты – бывшие загоны для двух коней. Я спросила у деда: «А куда делись кони?» Дед ответил: «Молодых коней взяли на фронт, а старых сдали на мясо». Там было тепло, там была печка! Большая радость! И всем от этого радостно было. Печку топили жарко, теперь можно было спать на сухой кровати и есть каждый день суп – рататуй: это вода, одна картофелина и лук, иногда капуста или перловка. А мяса я даже никогда не пробовала.

В войну дед был минером. Вернулся домой не один, а с верным, преданным другом – собакой непонятной породы: помесью таксы с овчаркой. Тузик был последней выжившей собакой, которая помогала сражаться с врагом: искала мины. Вместе они освобождали, разминировали город за городом, село за селом, мост за мостом, так, потихоньку, дошли от Горького до Берлина и вернулись обратно домой. Они выжили… Дед вспоминал, что сапер ошибается один раз, но Тузик помог ему не ошибиться ни разу!

Дед болел после того, как прошел три войны: Финскую, Японскую и Великую Отечественную. Дед был сам слаб, ноги плохо двигались, у Тузика тоже болели лапы. Дед спал в теплой сухой кровати, и ему было хорошо. Тузик спал в теплом сарае, и ему тоже было хорошо.

Дед сделал мне коляску для куклы. Сделал ее из картонной коробки. Мне казалось, что у меня самая красивая кукла и самая лучшая коляска. Я возила куклу в коляске, а Тузик бегал за коляской и радостно лаял. Счастливы были все: дед, Тузик и я.

Около конюшен был сарай, где хранились дрова для печки, там и жил друг деда - Тузик. Почему он жил в сарае? Тузик своим собачьим умом считал себя независимым, свободным и гордым. Хоть он и был старым, но хотел быть полезным, «при деле» – охранять дрова и следить за порядком.

Задние стенки сарая были забором химзавода. Всем жителям «конюшни» хотелось покрасить стены и полы краской. А Тузик этого не понимал – он не давал воровать краску. Поэтому как-то утром, мы проснулись, понесли ему еду, кричим: «Тузик, Тузик!» - а он не откликается...

Была весна… Все было подтоплено, а летом, когда все высохло, мы нашли нашего Тузика, он весь был изрублен железной лопатой.

Вскоре умер и мой дед. Но до конца его жизни он, вместе со мной, горевал о друге. И никак не мог понять тех людей. Зачем им были нужны окрашенные ворованной краской полы и стены? Живому солдату и на неокрашенном полу в конюшне хорошо спалось. И как же так произошло, что пройдя все войны, одолев всех врагов, он пришел домой, и тут его друга злодейски убивают свои за какую-то краску!

Бабушка замолчала. А мы пошли с Бумажным слонёнком по тропинке в весеннем лесу дальше. И снова женщина, постарше – это бабушка моей бабушки. Она ничего не говорит – я сама знаю: весной 1942 года пропал без вести на фронте её муж. Осенью мой прапрадед говорил «Ждите родные, вернусь!» молодой жене, трёхлетней дочке и тому не родившемуся малышу. Осталась в живых только дочь. И я пишу…

Одно письмо пришло домой.

Прадед писал – уходит в бой.

Пропал он вскоре без следа.

И потянулись вереницей дни ожидания, года…

Раз похоронка чёрной птицей к жене и дочке не пришла,

Надежда в их сердцах жила –

Всё верили: шагнёт с порога, пропахший порохом отец,

Но увела его дорога, к несчастью, лишь в один конец…

Мы идём вместе, бок о бок, дальше с Бумажным слонёнком по тропинке в весеннем лесу. А вот и мужские силуэты: дед, прадед и их друзья. Что скажут они…снова весенний сюжет:

«Мы жили между местечком Бурнаковкой и Гордеевкой. Почему-то место, где мы жили, называлось Лягушихой, может быть от того, что там было много мелких озёр, в мае здесь заливисто квакали лягушки. Фактически мы были брошенными детьми: отцы ушли на фронт, матери денно и нощно находились на работе.

Помню, что все на заводы уходили по гудку. Мы даже знали, когда какой завод гудит. 88 – Авиационный завод гудел в 5 часов утра, гудел тихо, так как находился далеко, и протяжно; в 5.30 гудел 92 – машиностроительный завод – он гудел сильнее, так как находился ближе; в 6.00 ревел вагоноремонтный завод – он находился недалеко от нас. И стар, и млад одевались и гуськом группами шли каждый на свой завод. Когда возвращались матери, мы не знали, так как это была глубокая ночь, а утром всё повторялось сначала.

Моя мама шла на авиационный завод, она была маляром и красила самолеты. Родом она была из деревни Ульяновской области, старшая сестра из 8 детей в семье. В 13 лет её отправили родители в Нижний Новгород к далекой родственнице помогать по хозяйству «за еду», так как прокормить всех детей уже не могли. А в своё 14-тилетие она отметила в 1941 году, и, не смотря на юный возраст, Сонечку взяли на завод подмастерьем, сначала на «неполный» 8 часовой день, а потом на 12-ти часовой, с 1942 года она часто спала на заводе по 3-4 часа.

В то время боялись не милиционеров, а почтальонов – как увидят их, бабушки крестились, лишь бы не получить похоронок на родственников. Вообще, всё было серо и пасмурно. Надолго запомнились заштопанные брюки и заплатанные пальто, в которых мы бегали. Но когда 9 мая объявили о победе над фашистами, ликования не было предела: смеялись и плакали, плакали и смеялись. Радость была безмерна. Взрослые говорили: «Вот теперь заживём!»

Дед замолчал, взглянул на меня и продолжил.

Мама никогда не болела, натруженные руки ее никогда не знали отдыха, улыбалась она как-то очень ласково, нежно и грустно, и так тепло было в её объятиях в те редкие минуты, когда она меня с сестрой обнимала. Ведь после войны работа не прекратилась!

Как в сказке «Двенадцать месяцев» в лесу у костра дед передал посох-слово другу.

«Первым из семьи на войну ушёл Иван, ему было 18 лет. С 7-ю классами образования его сразу произвели в офицеры. Вторым ушёл Евгений, ему было всего 17 лет. Он послал домой телеграмму: «Мама, поехал бить врага, перебьём, вернёмся героями». Он погиб под Ленинградом. Мать уезжала в 6 часов на поле работать, а возвращалась за полночь. Малыши оставались дома одни, голодными. Спасло одно – у Юрьевых была коровёнка, поэтому пили молоко. Да огород. Старший из малышей Михаил выводил всех на огород и следил, чтобы каждый работал. После уборочной матери давали 5 мешков пшеницы. Сами мололи и ели пшеницу, а отруби давали корове. Но это только летом, а зимой питались гнилой картошкой и варёным молозивом. Корову кормили соломой, так как сена не было, да и косить нельзя было. Так и выжили…».

Друг деда передал слово моему прадеду по материнской линии.

«В школе был госпиталь – мы ходили туда, читали раненным стихи, песни пели. В мои обязанности по дому входило смотреть, хватает ли керосина. Если керосин кончался, я брал бидон и выстаивал очередь, наливал в него по 5-6 литров. Иногда с мальчишками мы охотились на голубей. Брали старый таз, привязывали к ручке верёвку. Ставили таз на обод и подпирали его палкой. Крошили немного хлеба около таза, голуби подлетали, мы дёргали за верёвку, таз накрывал голубя, если повезёт. Потом мы разжигали костёр, жарили пойманного голубя и ели. Никто за такую охоту нас не ругал, так как всем хотелось кушать».

- Внучка, ты напиши, чтобы помнили! Мы были детьми войны. А то мы видим, у Вас тоже неспокойно. Мы не хотим, чтобы вы стали детьми войны.

Все растворились как весенняя дымка, а мы с Бумажным слонёнком стали возвращаться. Мы – детьми войны? Что он имел ввиду? Слонёнок дотронулся до моей руки хоботом, я взглянула в его глаза и обомлела. Он тоже хотел рассказать, но не мог произнести ни слова. И вдруг я стала видеть словно бегущую строку на экране компьютера при выгрузке программы с кодом:

Б – боль

У – ужас

М – март 2024

А – акт, терроризм

Ж – жизнь оборвалась

Н – ненависть

Ы – ыМы

Й – йоЙ

С – спасите наши души

Л – люди

О – огонь-пули, огонь-пламя

Н – нет выхода

Ё – ёмЁртвые

Н – нас закрыли, зал горит

О – оружие, опасность, очень страшно

К – Крокус Сити Холл

- Ты оттуда? – я всё сразу же поняла, я поняла почему он пришёл ко мне, я поняла, почему на тропинке в весеннем лесу оказались мои родные, я поняла, почему не могу писать ни о чём другом.

- Уже нет (подумал Бумажный слон, и я это услышала)…кто-то был там, а теперь это не он, это я – Бумажный слонёнок. Мне не больно, я не помню имени, я не помню возраста, но я помню это зло, что было Там. Оно не должно быть на Земле, я дотронулся до тебя хоботом, и ты понесёшь это добро через слово, ты понесешь это добро через рисунок, ты понесёшь это добро всем, всем, всем через поступки, через время, через пространство. И пусть не зло, а добро станет вирусом 21 века. Пусть добро проникнет в лёгкие, под кожу, в душу каждого ребёнка, взрослого, каждого живого и, как природа весной, проснётся, окутает ароматами свежести, пряности, свободы и счастья. Вот о чём мне поведал Бумажный слонёнок, вот в чем секрет, вот То, чем я могу спасти весь Мир этой весной, в мае.